В начале XX века в Москве говорили: «московский студент всегда немного голоден, а точнее немного голоден после обеда, а во все остальное время просто голоден».
С помощью книги Петра Иванова «Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы» разбираемся в московском студенческом общепите и других вариантах столования.
С помощью книги Петра Иванова «Студенты в Москве. Быт. Нравы. Типы» разбираемся в московском студенческом общепите и других вариантах столования.
В 1900-е годы, если не брать в расчет возможную помощь родителей, средняя студенческая стипендия составляла 25 рублей в месяц. Из этих 25 рублей нужно вычесть 11 рублей за не очень хорошую съемную комнату, а также расходы на учебники, одежду, личную жизнь, — и на пропитание оставалось 7−9 рублей. Куда же мог пойти студент с такими деньгами и на что можно было рассчитывать?
Перекусы. До 5 рублей в месяц
Самая студенческая еда в начале прошлого века — это колбаса, сыр, хлеб и чай. Колбаса стоила 25 копеек за фунт, то есть за ~400 грамм. Такой кусок делился на четыре части и по 100 грамм растягивался на четыре дня. «Русский» сыр стоил 20 копеек за фунт. Хлеб лучше было брать засохший, в лавке у Филиппова — он обходился в два раза дешевле свежего. Средний обед обходился московскому студенту в 5 копеек.
Комитетская столовая. До 8 рублей в месяц
Одним из вариантов, куда можно было пойти столоваться, являлись комитетские столовые. Там можно было пообедать бесплатно, но количество мест в таких общепитах было ограниченным. Комитетские столовые существовали на деньги меценатов с 1893 года, и к 1903 году услугами таких столовых пользовалось 11 % московского студенчества, за 10 лет было выдано более 1 миллиона бесплатных обедов.
Существовали две таких столовых — «Большая» и «Малая». Большая столовая располагалась в собственном помещении на Малой Бронной, рядом с Тверским бульваром.
Это было большое трехэтажное здание, на первом этаже которого располагались гардеробная и места для ожидания. После того как студент дожидался своей очереди, он проходил на второй этаж, где было 140 посадочных мест и в день выдавалось около 450 обедов.
Не каждый студент мог рассчитывать на обед в такой столовой, для этого нужно было собрать ряд справок, в том числе справку о плохом материальном положении, после чего устраивалась проверка и специальная комиссия одобряла или отклоняла поданную заявку.
Если студент успешно проходили такую проверку, ему выдавался красный бланк-билет на один месяц, где отмечался каждый полученный обед. В конце месяца такой бланк можно было обменять на новый. Столовая работала весь учебный год, 9 месяцев. В 1902 году было выдано 3 525 билетов и по ним получено 72 822 обеда.
Малая комитетская столовая располагалась на Большой Царицынской улице — сейчас это Большая Пироговская, — но она была предназначена только для студентов-медиков. В ней существовало vip-помещение для состоятельных студентов, и если студенту не полагался бесплатный обед, то за 7 рублей 50 копеек в месяц можно было столоваться здесь.
Меню обеда в таких столовых состояло, как правило, из двух блюд: на первое суп с мясом, на второе что-нибудь мясное с гарниром. Заплатив за стакан, можно было пить напитки, среди которых преобладал квас, в неограниченном количестве.
В уставе столовых было обозначено, что каждый обедающий может попросить себе вторую порцию еды, но для этого нужно было убедить обслуживающий персонал в необходимости дополнительного пайка.
Каждый обед обходился меценатам заведения примерно в 20 копеек, а в год общая сумма доходила до 15 тысяч рублей.
Существовали две таких столовых — «Большая» и «Малая». Большая столовая располагалась в собственном помещении на Малой Бронной, рядом с Тверским бульваром.
Это было большое трехэтажное здание, на первом этаже которого располагались гардеробная и места для ожидания. После того как студент дожидался своей очереди, он проходил на второй этаж, где было 140 посадочных мест и в день выдавалось около 450 обедов.
Не каждый студент мог рассчитывать на обед в такой столовой, для этого нужно было собрать ряд справок, в том числе справку о плохом материальном положении, после чего устраивалась проверка и специальная комиссия одобряла или отклоняла поданную заявку.
Если студент успешно проходили такую проверку, ему выдавался красный бланк-билет на один месяц, где отмечался каждый полученный обед. В конце месяца такой бланк можно было обменять на новый. Столовая работала весь учебный год, 9 месяцев. В 1902 году было выдано 3 525 билетов и по ним получено 72 822 обеда.
Малая комитетская столовая располагалась на Большой Царицынской улице — сейчас это Большая Пироговская, — но она была предназначена только для студентов-медиков. В ней существовало vip-помещение для состоятельных студентов, и если студенту не полагался бесплатный обед, то за 7 рублей 50 копеек в месяц можно было столоваться здесь.
Меню обеда в таких столовых состояло, как правило, из двух блюд: на первое суп с мясом, на второе что-нибудь мясное с гарниром. Заплатив за стакан, можно было пить напитки, среди которых преобладал квас, в неограниченном количестве.
В уставе столовых было обозначено, что каждый обедающий может попросить себе вторую порцию еды, но для этого нужно было убедить обслуживающий персонал в необходимости дополнительного пайка.
Каждый обед обходился меценатам заведения примерно в 20 копеек, а в год общая сумма доходила до 15 тысяч рублей.
Кухмистерская. До 9 рублей в месяц
Кухмистерская — это ресторан-столовая второго сорта, что-то среднее между трактиром и кафе. В таких заведениях также можно было приобрести абонемент на месяц столования, такой абонемент стоил от 7 до 9 рублей. Самая дешевая кухмейстерская, где можно было приобрести абонемент за 6 рублей, находилась на Рождественском бульваре. Разовый обед в таких столовых обходился в 30 копеек.
Кухмистерская была не только студенческим заведением, в таких местах обедали курсистки, мелкие актеры и чиновники, то есть москвичи с бюджетом значительно ниже среднего.
Как правило кухмистерские представляли из себя полуподвальные помещения, где на входе посетителей встречал мальчик и принимал одежду. Внутри размещались две-три комнаты с маленькими столиками вдоль стен. На каждом столике стоял графин с водой и обязательная горчица. Официант принимал заказ, приносил приборы и четыре кусочка хлеба — три черных и один белый.
На первое традиционные борщ или щи, реже можно было заказать суп. Наваристость блюда зависела от времени трапезы: если пораньше, в 13:00 часов, то борщ был густой, к 17:00 приходилось уже есть то, что осталось. На второе можно было заказать мясное в виде антрекота или котлеты с картофелем на гарнир. В солидных кухмистерских вместо картошки можно было заказать более престижный гарнир — макароны.
Кухмистерская была не только студенческим заведением, в таких местах обедали курсистки, мелкие актеры и чиновники, то есть москвичи с бюджетом значительно ниже среднего.
Как правило кухмистерские представляли из себя полуподвальные помещения, где на входе посетителей встречал мальчик и принимал одежду. Внутри размещались две-три комнаты с маленькими столиками вдоль стен. На каждом столике стоял графин с водой и обязательная горчица. Официант принимал заказ, приносил приборы и четыре кусочка хлеба — три черных и один белый.
На первое традиционные борщ или щи, реже можно было заказать суп. Наваристость блюда зависела от времени трапезы: если пораньше, в 13:00 часов, то борщ был густой, к 17:00 приходилось уже есть то, что осталось. На второе можно было заказать мясное в виде антрекота или котлеты с картофелем на гарнир. В солидных кухмистерских вместо картошки можно было заказать более престижный гарнир — макароны.
Домашние обеды. До 12 рублей
Популярным вариантом повседневного питания было посещение «домашних обедов», когда какая-нибудь хозяйка давала объявление о вкусных и полезных обедах у себя дома. Такая практика домашних обедов сохранилась и в советские время: если вспомнить «Золотого теленка» Ильи Ильфа и Евгения Петрова, то возлюбленная Остапа Бендера, «нежная и удивительная» Зося Синицкая, была такой хозяйкой, принимавшей на «домашние обеды» сотрудников «Геркулеса».
Такой «домашний обед» у хозяйки в 1900-х годах обходился в сумму от 9 до 12 рублей в месяц, плата взималась с посетителей вперед, сразу за 4 недели.
Несмотря на название «домашние», по качеству и величине порций такие обеды оставляли желать лучшего. Среди студентов существовала негласная гастрономическая карта с обозначением мест невкусных обедов. Считалось, что самые жадные хозяйки живут на Бронных улицах, на Новинском бульваре и Пресне.
Такой «домашний обед» у хозяйки в 1900-х годах обходился в сумму от 9 до 12 рублей в месяц, плата взималась с посетителей вперед, сразу за 4 недели.
Несмотря на название «домашние», по качеству и величине порций такие обеды оставляли желать лучшего. Среди студентов существовала негласная гастрономическая карта с обозначением мест невкусных обедов. Считалось, что самые жадные хозяйки живут на Бронных улицах, на Новинском бульваре и Пресне.
Лайфхак. Поесть бесплатно
Самые находчивые студенты пользовались неожиданным вариантом получения полноценного ежедневного обеда. У Никитских ворот располагалось так называемое «Общество распространения практических знаний между образованными женщинами», попросту говоря — кулинарные курсы. Такой лайфхак среди студентов назывался «Обеды у полезных женщин».
У этого варианта столования был один существенный недостаток — курсы длились всего три месяца, а потом набирали новых учениц, которые еще совсем не умели готовить, но студентам приходилось есть что дают. Зато к третьему месяцу обучения обед в такой столовой не уступал обеду в недорогом ресторане.
У этого варианта столования был один существенный недостаток — курсы длились всего три месяца, а потом набирали новых учениц, которые еще совсем не умели готовить, но студентам приходилось есть что дают. Зато к третьему месяцу обучения обед в такой столовой не уступал обеду в недорогом ресторане.
Вячеслав Иванов
Другу поэту
Молчал я, брат мой, долго; и теперь,
Струнами овладев, бряцаю мало.
Как было петь? Единому внимало
Всё существо веленью: «виждь, и верь!»
Завеса тронулась; разверзлась Дверь —
И Таинство вселенское предстало.
Я созерцал иных времён начало
И слышал голос: «храм и двор измерь!..»
Века прошли с предлетней нашей встречи
И в миг один, как хартия, свились.
От звёзд недавних — о, как мир далече!
В эфир иной мы вдруг перенеслись,
Себя самих вчерашние предтечи...
Хочу пророчить; Муза мне: «молись!»
Суд
В миру ль на вселенское дело,
На Таинство ль в Боге страстно̀е
Отчизны соборное тело
Живущий в нём ангел подвиг?
Завеса — виденье дневное;
Едва в небесах потемнело, —
Разверзнется зренье ночное, —
И вспыхнет зияющий миг.
В какую окрайную мѐту
Метнул Мировержец комету,
Что лик исступлённый вперила
Во мрак и повисла стремглав,
Власы рассыпая прямые
По тверди, где звёзды немые
Простёрли весы и мерила,
Истцы неоправданных прав?
Приникло небесное к долу,
И реют прозрачные силы,
От нас восходящих встречая
И нам нисходящих даря,
Причастников Чащи венчая,
Отцов отмыкая могилы, —
И души теснятся к Престолу
И молят о плоти Царя.
Земля с духоносным пределом
Общается жертвенной меной.
Родимую бранную братью
Крепит сокровенный оплот.
И видят враги перед ратью,
Идущей на подвиг смиренный,
Троих, в одеянии белом,
На белых конях, воевод.
Случайно ли, мнишь, на шеломы
Свергаются молний изломы?
На Суд, где свидетели — Громы,
Меч острый — в устах Судии,
Народные Ангелы в споре
Сошлись о вселенском просторе.
Чей якорь в незыблемом море,
В Софийном лежит Бытии?
Чья правда? Но сень Иоанны,
Ковчег крестоносцев узорный, —
Червей огнедышащих зевы
Вотще пожирают собор!
Чья сила? Но перст Женевьевы
От Града, как встарь, чудотворный,
Отвёл одержимые станы, —
И явен святой приговор.
Аминь! Кто за маревом дымным
Снов буйных, кощунственным гимном,
Ничтожества славит пустыню,
Кромешную празднует тьму, —
Сама, Чьей Лазури святыню
Взор чистый живых умилений
Впивает с душою явлений, —
Пути возбранила ему.
Молчал я, брат мой, долго; и теперь,
Струнами овладев, бряцаю мало.
Как было петь? Единому внимало
Всё существо веленью: «виждь, и верь!»
Завеса тронулась; разверзлась Дверь —
И Таинство вселенское предстало.
Я созерцал иных времён начало
И слышал голос: «храм и двор измерь!..»
Века прошли с предлетней нашей встречи
И в миг один, как хартия, свились.
От звёзд недавних — о, как мир далече!
В эфир иной мы вдруг перенеслись,
Себя самих вчерашние предтечи...
Хочу пророчить; Муза мне: «молись!»
Суд
В миру ль на вселенское дело,
На Таинство ль в Боге страстно̀е
Отчизны соборное тело
Живущий в нём ангел подвиг?
Завеса — виденье дневное;
Едва в небесах потемнело, —
Разверзнется зренье ночное, —
И вспыхнет зияющий миг.
В какую окрайную мѐту
Метнул Мировержец комету,
Что лик исступлённый вперила
Во мрак и повисла стремглав,
Власы рассыпая прямые
По тверди, где звёзды немые
Простёрли весы и мерила,
Истцы неоправданных прав?
Приникло небесное к долу,
И реют прозрачные силы,
От нас восходящих встречая
И нам нисходящих даря,
Причастников Чащи венчая,
Отцов отмыкая могилы, —
И души теснятся к Престолу
И молят о плоти Царя.
Земля с духоносным пределом
Общается жертвенной меной.
Родимую бранную братью
Крепит сокровенный оплот.
И видят враги перед ратью,
Идущей на подвиг смиренный,
Троих, в одеянии белом,
На белых конях, воевод.
Случайно ли, мнишь, на шеломы
Свергаются молний изломы?
На Суд, где свидетели — Громы,
Меч острый — в устах Судии,
Народные Ангелы в споре
Сошлись о вселенском просторе.
Чей якорь в незыблемом море,
В Софийном лежит Бытии?
Чья правда? Но сень Иоанны,
Ковчег крестоносцев узорный, —
Червей огнедышащих зевы
Вотще пожирают собор!
Чья сила? Но перст Женевьевы
От Града, как встарь, чудотворный,
Отвёл одержимые станы, —
И явен святой приговор.
Аминь! Кто за маревом дымным
Снов буйных, кощунственным гимном,
Ничтожества славит пустыню,
Кромешную празднует тьму, —
Сама, Чьей Лазури святыню
Взор чистый живых умилений
Впивает с душою явлений, —
Пути возбранила ему.
