Сатирический литературный путеводитель 1929 года по городам России
Сатирический журнал «Чудак» № 37 за 1929 год составил туристический путеводитель, отправив звездный десант штатных авторов по российским городам. Учитывая, что авторами-путешественниками выступили Илья Ильф, Евгений Петров, Валентин Катаев, Михаил Кольцов и другие известные литераторы, путеводитель получился колким, с подшучиванием над привычными для местных жителей деталями.
Михаил Кольцов
О семи чудесах города Рязани
Еще недавно Рязань была городом губернским. Теперь стала окружным городом. Губернские вожди превратились в окружных ответработников, губернские бюрократы — в окружных головотяпов, губернские красавицы — в окружных красоток, губернские нэпманы — в окружных жуликов, губернские гнойники —в гнойнички окружного масштаба. Все в городе получило понижение на один чин. Но мало кто пожалел об этом. В наше время быть на виду — опасная штука. Судиться в окружном суде, как-никак, — менее страшно, чем в губернском.
Рязань — старинный город. Имел и имеет свои достопримечательности. Главных достопримечательностей и чудес в Рязани семь штук — 1) сборы, 2) финотдел, 3) кафе на Почтовой улице, 4) товарищ Вайнштейн, 5) блохи в доме крестьянина, 6) губернский, ныне окружной, комитет комсомола, 7) пословицы и поговорки…
Соборы в Рязани отличаются уютом и чистотой. Содержатся в полном порядке. Следит за этим, с одной стороны, отдел охраны памятников старины Главнауки, с другой стороны, широкая церковная общественность. Охраняются соборы по довольно странному признаку. Нам поведал об этом извозчик, слова которого подтвердились при нашем личном осмотре.
— Этот маленький, старый — дерьмо-собор. Ему, почитай, лет полтыщи будет. За ним ухода нет. А вона большой, красный, этот поновей. Его купечество в чистоте содержит, ремонтирует.
Извозчик напутал очень мало. Собор старинный и интересный с художественной стороны отдан на попечение церковному совету. А недавний, нелепый, казарменный вокзал с крестами на макушке охраняется и подновляется вместо купечества губернским, ныне, прости, господи, окружным музейным отделом.
…Рязанский финотдел не ударил лицом в грязь на происходящем ныне смотре разложившихся финотделов. Если астраханский ОКРФО отличился по рыбной части — рязанский завоевал себе лавры по части огородной. С матерых овощных торговцев брали налог, как трудовых крестьян. Рязанские капустные и огуречные короли проходили по финотдельским книгам, как убогие безлошадные бедняки. Стоил этот плодоовощной маскарад государству 400 тысяч рублей. За это огородники угощали финотдельцев скромными огурчиками… с водкой и взяткой. Теперь все огурчики, рюмки и убытки государству подсчитываются в суде. Но ведь суд теперь окружной — подумаешь, важное дело! Вот если б губернский, это была бы серьезная штука.
…Кафе на Почтовой улице (ступеньки вниз с двух сторон) является средоточием светской жизни Рязани. Здесь можно съесть первоклассное пирожное с кремом и узнать самые последние новости — кого ночью арестовали, какие новые фильмы прибывают в кино и где сегодня в городе интересные партчистки. Радиовещание слабо развито в Рязани — его забивает кафе на Почтовке. Больше информации, больше ценных новостей, больше анекдотов и приятнее слушать. Громкошептатель много удобнее громкоговорителя.
…Товарищ Вайнштейн прославился тем, что в скрижали рязанской истории врубил золотыми буквами дело Разнайторга… Уже давно социализм будет пышно цвести в округе, уже забыты будут схватки классовой борьбы, а путники у костра все еще не устанут рассказывать чудесные истории о том, как хитроумный Вайнштейн в эпоху самого жестокого товарного голода сбагривал своему брату торговцу кожу, и спички, и сукно, и сахарный песок, и крахмал, и манную крупу, и папиросы, и рафинад, п соль и даже подсолнухи.
Имя Вайнштейна не забудется никогда, благоговейно будут чтить его рязанцы рядом с благочестивыми его лестными современниками, архиепископом Ювеналием и бакалейщиком Гришей Федосеевым.
… О блохах в доме крестьянина ничего нового не скажешь. Блохи эти известны широко по СССР и в заграничных научных кругах, как выделяющиеся по величине и кровожадности. Будучи привезены в московский зоопарк, рязанские блохи составили украшение отдела хищных зверей. Приезжие чудаки, ночующие в Доме Крестьянина, лечат укусы знаменитых блох травами и компрессами из липового отвара. Иногда приходится применять и хирургическое вмешательство.
… Комитет рязанского комсомола известен, как мощная цитадель самокритики. Секретарь комитета Власов всех осмелившихся заикнуться о безобразиях в финотделе, Рязпайторге, на Рязано-Уральской дороге, прямолинейно записывал в бузотеры, лишал слова, отсылал в деревню. По крепости зажима и твердости руки рязанский губкомол опередил многие взрослые учреждения и организации, почему и считается справедливо одним из семи чудес города Рязани.
…Пословицы, рожденные в Рязани, общеизвестны. Каждая из пословиц отмечена соответствующей рязанской достопримечательностью. Например: «Без бога не до порога» (о рязанском музейном отделе). «От тюрьмы и от сумы не отрекайся (о товарище Вайнштейне). «Ни одна блоха не плоха, все черненькие, все прыгают» (о рязанском Доме крестьянина).
Так народная мудрость отражает в своих кратких формулах важнейшие явления губернско-окружной жизни.
Рязань — старинный город. Имел и имеет свои достопримечательности. Главных достопримечательностей и чудес в Рязани семь штук — 1) сборы, 2) финотдел, 3) кафе на Почтовой улице, 4) товарищ Вайнштейн, 5) блохи в доме крестьянина, 6) губернский, ныне окружной, комитет комсомола, 7) пословицы и поговорки…
Соборы в Рязани отличаются уютом и чистотой. Содержатся в полном порядке. Следит за этим, с одной стороны, отдел охраны памятников старины Главнауки, с другой стороны, широкая церковная общественность. Охраняются соборы по довольно странному признаку. Нам поведал об этом извозчик, слова которого подтвердились при нашем личном осмотре.
— Этот маленький, старый — дерьмо-собор. Ему, почитай, лет полтыщи будет. За ним ухода нет. А вона большой, красный, этот поновей. Его купечество в чистоте содержит, ремонтирует.
Извозчик напутал очень мало. Собор старинный и интересный с художественной стороны отдан на попечение церковному совету. А недавний, нелепый, казарменный вокзал с крестами на макушке охраняется и подновляется вместо купечества губернским, ныне, прости, господи, окружным музейным отделом.
…Рязанский финотдел не ударил лицом в грязь на происходящем ныне смотре разложившихся финотделов. Если астраханский ОКРФО отличился по рыбной части — рязанский завоевал себе лавры по части огородной. С матерых овощных торговцев брали налог, как трудовых крестьян. Рязанские капустные и огуречные короли проходили по финотдельским книгам, как убогие безлошадные бедняки. Стоил этот плодоовощной маскарад государству 400 тысяч рублей. За это огородники угощали финотдельцев скромными огурчиками… с водкой и взяткой. Теперь все огурчики, рюмки и убытки государству подсчитываются в суде. Но ведь суд теперь окружной — подумаешь, важное дело! Вот если б губернский, это была бы серьезная штука.
…Кафе на Почтовой улице (ступеньки вниз с двух сторон) является средоточием светской жизни Рязани. Здесь можно съесть первоклассное пирожное с кремом и узнать самые последние новости — кого ночью арестовали, какие новые фильмы прибывают в кино и где сегодня в городе интересные партчистки. Радиовещание слабо развито в Рязани — его забивает кафе на Почтовке. Больше информации, больше ценных новостей, больше анекдотов и приятнее слушать. Громкошептатель много удобнее громкоговорителя.
…Товарищ Вайнштейн прославился тем, что в скрижали рязанской истории врубил золотыми буквами дело Разнайторга… Уже давно социализм будет пышно цвести в округе, уже забыты будут схватки классовой борьбы, а путники у костра все еще не устанут рассказывать чудесные истории о том, как хитроумный Вайнштейн в эпоху самого жестокого товарного голода сбагривал своему брату торговцу кожу, и спички, и сукно, и сахарный песок, и крахмал, и манную крупу, и папиросы, и рафинад, п соль и даже подсолнухи.
Имя Вайнштейна не забудется никогда, благоговейно будут чтить его рязанцы рядом с благочестивыми его лестными современниками, архиепископом Ювеналием и бакалейщиком Гришей Федосеевым.
… О блохах в доме крестьянина ничего нового не скажешь. Блохи эти известны широко по СССР и в заграничных научных кругах, как выделяющиеся по величине и кровожадности. Будучи привезены в московский зоопарк, рязанские блохи составили украшение отдела хищных зверей. Приезжие чудаки, ночующие в Доме Крестьянина, лечат укусы знаменитых блох травами и компрессами из липового отвара. Иногда приходится применять и хирургическое вмешательство.
… Комитет рязанского комсомола известен, как мощная цитадель самокритики. Секретарь комитета Власов всех осмелившихся заикнуться о безобразиях в финотделе, Рязпайторге, на Рязано-Уральской дороге, прямолинейно записывал в бузотеры, лишал слова, отсылал в деревню. По крепости зажима и твердости руки рязанский губкомол опередил многие взрослые учреждения и организации, почему и считается справедливо одним из семи чудес города Рязани.
…Пословицы, рожденные в Рязани, общеизвестны. Каждая из пословиц отмечена соответствующей рязанской достопримечательностью. Например: «Без бога не до порога» (о рязанском музейном отделе). «От тюрьмы и от сумы не отрекайся (о товарище Вайнштейне). «Ни одна блоха не плоха, все черненькие, все прыгают» (о рязанском Доме крестьянина).
Так народная мудрость отражает в своих кратких формулах важнейшие явления губернско-окружной жизни.
Д. Кунин
Дни и ночи в Туле
Далеко за полночь мы въезжали в Тулу.
Тулу приятно наблюдать ночью, когда знакомишься с советскими учреждениями по вывескам.
Первая вывеска, которая заманчиво маячила нам издали, — «Тульский Губфипотдел». Она сулила нам отдых и первые радостные известия о советском городе.
— Работают? — спросили мы швейцара.
— Сидят.
— В кабинете? — В тюрьме.
Мы недоумеваем. В этом милом ведомстве всегда выносились резолюции «расширить, углубить и согласовать».
— Верно-говорит швейцар, — но все эти резолюции применялись к нэпу.
Губернский ревизор — Мозжечков ездил за государственный счет венчаться в Ленинград. А зав. Ситников из командировок привозил поповских дочерей и, подобно Шейлоку, за их устройство требовал «женский магарыч».
А на чистке весь аппарат ГФО молчал.
В приемной Губстрахкассы нас отказались принять. По коридорам блуждали престарелые пролетарии Тулы и безработные командиры запаса. Затем раскрылась дверь приемной, и оттуда вышел толстяк с нафабренными усами.
— Господа, —сказал толстяк, — вы должны помнить генерал-майора Суворова. Я получал награды от царского правительства, и я уверен…
— Будьте уверены! — успокаивали майора чиновники в толстовках.
— Я, — бывший губернатор города Вятки! — горячился костлявый старикашка. — Мои заслуги неоспоримы, а вы осмеливаетесь оспаривать мое право на пенсию!..
— Что вы, что вы, губернатор, мы никогда не осмелимся, вот другие…
Когда все генералы, губернаторы, полковники и прочие чины были успокоены и обнадежены, в коридор к престарелым пролетариям выбежал регистратор и скороговоркой объявил:
— Товарищи, на сегодня прием окончен, приходите завтра
Регистраторы в Туле — своеобразная каста. Они очень заносчивы, надменны и грубы. Регистратор Губстрахкассы полагает, что его пребывание в канцелярии есть сплошное недоразумение. С такой изящной фигурой можно служить в балете, наездником в цирке, сниматься для экрана.
Примерно таких же взглядов придерживается регистраторша амбулатории m — lle Коробкова. Она участница всех домашних благотворительных журфиксов и концертов. Она мелодекламирует, поет и играет на скрипке. Ее тянет на сцену, а ее беспокоят по поводу больничных листиков.
— Убирайтесь, вы мне надоели!
Говорят, что после таких окриков регистраторши посетители робко и незаметно исчезают.
Мы продолжали наш звездный пробег по Туле и натыкались на кумовство, головотяпство, бюрократизм больших и маленьких чиновников. Но мы выбрали для этого неудобное время. Мы предостерегаем всех физкультурников: не состязайтесь, обходите, минуйте Тулу. Тула строится, ремонтируется, весь город взрыт, легко можно искалечиться. Пострадали и мы, попав в канал, где прокладываются канализационные трубы.
За первой медицинской помощью мы обратились в Соматическую больницу к дежурному врачу Рабиновичу.
— А вы какого союза? — Печатников.
— Не могу. Печатников не принимаю, не моего района.
Так мы столкнулись с тульским ведомством здравоохранения.
Оставалось несколько часов до окончания пробега. Это время мы решили уделить Дому Союзов.
Но по дороге из окна трехэтажного дома спускали вниз длинную белую ленту. Когда мы поближе подошли, нам объяснили, что это четырнадцатиметровый профсоюзный циркуляр. Назывался он так: «Инструкция о порядке составления, прохождения и оформления всей документации по учету зарплаты». — Что за язык?
— Бюрократический.
Тулу приятно наблюдать ночью, когда знакомишься с советскими учреждениями по вывескам.
Первая вывеска, которая заманчиво маячила нам издали, — «Тульский Губфипотдел». Она сулила нам отдых и первые радостные известия о советском городе.
— Работают? — спросили мы швейцара.
— Сидят.
— В кабинете? — В тюрьме.
Мы недоумеваем. В этом милом ведомстве всегда выносились резолюции «расширить, углубить и согласовать».
— Верно-говорит швейцар, — но все эти резолюции применялись к нэпу.
Губернский ревизор — Мозжечков ездил за государственный счет венчаться в Ленинград. А зав. Ситников из командировок привозил поповских дочерей и, подобно Шейлоку, за их устройство требовал «женский магарыч».
А на чистке весь аппарат ГФО молчал.
В приемной Губстрахкассы нас отказались принять. По коридорам блуждали престарелые пролетарии Тулы и безработные командиры запаса. Затем раскрылась дверь приемной, и оттуда вышел толстяк с нафабренными усами.
— Господа, —сказал толстяк, — вы должны помнить генерал-майора Суворова. Я получал награды от царского правительства, и я уверен…
— Будьте уверены! — успокаивали майора чиновники в толстовках.
— Я, — бывший губернатор города Вятки! — горячился костлявый старикашка. — Мои заслуги неоспоримы, а вы осмеливаетесь оспаривать мое право на пенсию!..
— Что вы, что вы, губернатор, мы никогда не осмелимся, вот другие…
Когда все генералы, губернаторы, полковники и прочие чины были успокоены и обнадежены, в коридор к престарелым пролетариям выбежал регистратор и скороговоркой объявил:
— Товарищи, на сегодня прием окончен, приходите завтра
Регистраторы в Туле — своеобразная каста. Они очень заносчивы, надменны и грубы. Регистратор Губстрахкассы полагает, что его пребывание в канцелярии есть сплошное недоразумение. С такой изящной фигурой можно служить в балете, наездником в цирке, сниматься для экрана.
Примерно таких же взглядов придерживается регистраторша амбулатории m — lle Коробкова. Она участница всех домашних благотворительных журфиксов и концертов. Она мелодекламирует, поет и играет на скрипке. Ее тянет на сцену, а ее беспокоят по поводу больничных листиков.
— Убирайтесь, вы мне надоели!
Говорят, что после таких окриков регистраторши посетители робко и незаметно исчезают.
Мы продолжали наш звездный пробег по Туле и натыкались на кумовство, головотяпство, бюрократизм больших и маленьких чиновников. Но мы выбрали для этого неудобное время. Мы предостерегаем всех физкультурников: не состязайтесь, обходите, минуйте Тулу. Тула строится, ремонтируется, весь город взрыт, легко можно искалечиться. Пострадали и мы, попав в канал, где прокладываются канализационные трубы.
За первой медицинской помощью мы обратились в Соматическую больницу к дежурному врачу Рабиновичу.
— А вы какого союза? — Печатников.
— Не могу. Печатников не принимаю, не моего района.
Так мы столкнулись с тульским ведомством здравоохранения.
Оставалось несколько часов до окончания пробега. Это время мы решили уделить Дому Союзов.
Но по дороге из окна трехэтажного дома спускали вниз длинную белую ленту. Когда мы поближе подошли, нам объяснили, что это четырнадцатиметровый профсоюзный циркуляр. Назывался он так: «Инструкция о порядке составления, прохождения и оформления всей документации по учету зарплаты». — Что за язык?
— Бюрократический.
Борис Левин
Смоляне
В провинции живут кружками.
Это кружки не «текущей политики», не «марксистские» и даже не «драмо-хо о-музо-декламатические». Это просто кружок, где раз в неделю собираются свои люди, много кушают, пьют, вкусно сплетничают и веселятся до утра. И если, скажем, в это воскресенье безумно веселились у начальника кладбищенского отдела, то на будущей неделе будут пировать у заведующего бойнями и так далее. В порядке живой очереди.
В кружок приезжему, свежему человеку попасть очень трудно. И работник, брошенный из центра в периферию, будет долго бродить в одиночестве, пока его не назовут «своим и не пригласят в кружок. И прежде чем назвать его «своим», его долго будут вынюхивать, выслушивать, испытывать, — и на зуб и на ощупь.
В Смоленске, в связи с недавним раскрытым гнойником, положение в кружках гораздо печальней, нежели в городах с еще нетронутыми гнойниками за пазухой. В Смоленске кружки ушли в глубокое подполье. Там собираются реже, пьют меньше и крепче закрывают ставни и двери. В домах, где ставни отсутствуют, просто наглухо заклеивают окна «Правдой» — «Листком РКП» к улице.
Один ответственный работник, недавно прибывший в Смоленск, горько жаловался:
— Я возвращался с собрания с одной гражданкой — коммунисткой. «Пойдемте вместе, предложил я ей, — так как мы оба живем на Б. Пролетарской».
— Нет! ответила она, тяжело вздохнувши, — я с вами не пойду рядом.
— Почему же?
— Потому что я боюсь сплетен.
И мы шли по разным тротуарам. Была чудесная звездная ночь…
В Смоленске много памятников. Есть прекрасный памятник композитору Глинке. Генералу от инфантерии Скалону. Великолепный монумент подполковнику Энгельгардту, на котором золотыми буквами выбито — «Умершему за веру, царя и отечество».
Среди всего этого роскошного гранита один памятник кажется просто жалким. Это памятник Карлу Марксу. Великий экономист и философ, сгорбившись, стоит в Смоленске на пустой площади и напоминает не то Деда Мороза, не то трефового короля из засаленной колоды карт.
Правители города Смоленска, сжальтесь над автором «Капитала», снимите его с площади!
Бесконечная, полуразрушенная кремлевская стена, с бойницами и башнями, охватила Смоленск кирпичным поясом. Стена эта, должно быть, порядком надоела смолянам, но всё-таки приезжему человеку они, позевывая и почесываясь, объясняют:
— А вот на этом месте Наполеон плюнул… А вот отсюда Наполеон собственноручно строчил из пулемета!
Некоторые башни сейчас заселяются жилотделом. К одной из башен, у которой висит деревянная ручка звонка, прибита надпись:
«Прошу дать звонок проводом на 3-й этаж».
И не было случая, чтобы кто-нибудь, проходивший мимо, не дернул бы звонок. И тогда на высокой бойнице появляется женщина в платочке и кричит:
— Делать вам нечего, дьяволы! Руки у вас чешутся, черти!
В Смоленске любят простые истины. Так, например, в столовой ЦРК № 1 висит плакат: «Пища человека и его здоровье тесно связаны между собой». Правильно!
На ребрах крошечного трамвая, облепленного пассажирами, как галками макушки церквей, начерчено:
«Гражданин, пользуйся трамвайным движением, и6о обувь и время дороги!»
Опять правильно! В особенности про обувь. Принимая во внимание, что обувь производства артели «Труд» и присылаемая «Скороходом» после двухдневной носки разваливается, как разваренная курица.
В столовой кормят хорошо, и официанты там гораздо вежливее столичных. Они не швыряют в посетителей тарелки и злобные взгляды, но зато скатерть и пол там грязнее предбанника 3-го класса столичных бань.
Еще из достопримечательностей Смоленска можно отметить форму отчета, которую разослало губземуправление волостным агрономам. Эта форма содержит 1092 вопроса. На вопрос губземуправлению — «3а Что вы жестоко обращаетесь с волостными агрономами?» — губземуправленцы ответили:
— Помилуйте, ведь форма отчета, присланная Наркомземом, содержит 906 вопросов, а как же нам здесь на месте не прибавить еще 186 вопросиков, тем более мы сейчас уже не губерния, а область.
Теперь, конечно, попятно. Бедные агрономы эту форму отчетности не смогут даже использовать на удобрение.
В редакции смоленский газеты «Рабочий Путь» живут два чудака. Тандит и Таежный. Эти чудаки доставляют много хлопот местным властям, которые так боятся новой мысли, никем не согласованной и никем не увязанной.
Недавно они объявили войну заглавной букве. Они доказывают, что упразднение прописных букв облегчит труд наборщиков и даст по всему СССР экономию слов на 20 процентов.
Мы уезжали из Смоленска ночью.
— Ну, как у вас тут жизнь, в Смоленске? — спрашиваем у извозчика.
— Ничего. Живем —хлеб жуем. Город у нас тихий. Мирный. Много ли нам надо? Бок баранины — и сыт человек. Полбутылки водочки — и пьян человек… Нам много не надо…
Это кружки не «текущей политики», не «марксистские» и даже не «драмо-хо о-музо-декламатические». Это просто кружок, где раз в неделю собираются свои люди, много кушают, пьют, вкусно сплетничают и веселятся до утра. И если, скажем, в это воскресенье безумно веселились у начальника кладбищенского отдела, то на будущей неделе будут пировать у заведующего бойнями и так далее. В порядке живой очереди.
В кружок приезжему, свежему человеку попасть очень трудно. И работник, брошенный из центра в периферию, будет долго бродить в одиночестве, пока его не назовут «своим и не пригласят в кружок. И прежде чем назвать его «своим», его долго будут вынюхивать, выслушивать, испытывать, — и на зуб и на ощупь.
В Смоленске, в связи с недавним раскрытым гнойником, положение в кружках гораздо печальней, нежели в городах с еще нетронутыми гнойниками за пазухой. В Смоленске кружки ушли в глубокое подполье. Там собираются реже, пьют меньше и крепче закрывают ставни и двери. В домах, где ставни отсутствуют, просто наглухо заклеивают окна «Правдой» — «Листком РКП» к улице.
Один ответственный работник, недавно прибывший в Смоленск, горько жаловался:
— Я возвращался с собрания с одной гражданкой — коммунисткой. «Пойдемте вместе, предложил я ей, — так как мы оба живем на Б. Пролетарской».
— Нет! ответила она, тяжело вздохнувши, — я с вами не пойду рядом.
— Почему же?
— Потому что я боюсь сплетен.
И мы шли по разным тротуарам. Была чудесная звездная ночь…
В Смоленске много памятников. Есть прекрасный памятник композитору Глинке. Генералу от инфантерии Скалону. Великолепный монумент подполковнику Энгельгардту, на котором золотыми буквами выбито — «Умершему за веру, царя и отечество».
Среди всего этого роскошного гранита один памятник кажется просто жалким. Это памятник Карлу Марксу. Великий экономист и философ, сгорбившись, стоит в Смоленске на пустой площади и напоминает не то Деда Мороза, не то трефового короля из засаленной колоды карт.
Правители города Смоленска, сжальтесь над автором «Капитала», снимите его с площади!
Бесконечная, полуразрушенная кремлевская стена, с бойницами и башнями, охватила Смоленск кирпичным поясом. Стена эта, должно быть, порядком надоела смолянам, но всё-таки приезжему человеку они, позевывая и почесываясь, объясняют:
— А вот на этом месте Наполеон плюнул… А вот отсюда Наполеон собственноручно строчил из пулемета!
Некоторые башни сейчас заселяются жилотделом. К одной из башен, у которой висит деревянная ручка звонка, прибита надпись:
«Прошу дать звонок проводом на 3-й этаж».
И не было случая, чтобы кто-нибудь, проходивший мимо, не дернул бы звонок. И тогда на высокой бойнице появляется женщина в платочке и кричит:
— Делать вам нечего, дьяволы! Руки у вас чешутся, черти!
В Смоленске любят простые истины. Так, например, в столовой ЦРК № 1 висит плакат: «Пища человека и его здоровье тесно связаны между собой». Правильно!
На ребрах крошечного трамвая, облепленного пассажирами, как галками макушки церквей, начерчено:
«Гражданин, пользуйся трамвайным движением, и6о обувь и время дороги!»
Опять правильно! В особенности про обувь. Принимая во внимание, что обувь производства артели «Труд» и присылаемая «Скороходом» после двухдневной носки разваливается, как разваренная курица.
В столовой кормят хорошо, и официанты там гораздо вежливее столичных. Они не швыряют в посетителей тарелки и злобные взгляды, но зато скатерть и пол там грязнее предбанника 3-го класса столичных бань.
Еще из достопримечательностей Смоленска можно отметить форму отчета, которую разослало губземуправление волостным агрономам. Эта форма содержит 1092 вопроса. На вопрос губземуправлению — «3а Что вы жестоко обращаетесь с волостными агрономами?» — губземуправленцы ответили:
— Помилуйте, ведь форма отчета, присланная Наркомземом, содержит 906 вопросов, а как же нам здесь на месте не прибавить еще 186 вопросиков, тем более мы сейчас уже не губерния, а область.
Теперь, конечно, попятно. Бедные агрономы эту форму отчетности не смогут даже использовать на удобрение.
В редакции смоленский газеты «Рабочий Путь» живут два чудака. Тандит и Таежный. Эти чудаки доставляют много хлопот местным властям, которые так боятся новой мысли, никем не согласованной и никем не увязанной.
Недавно они объявили войну заглавной букве. Они доказывают, что упразднение прописных букв облегчит труд наборщиков и даст по всему СССР экономию слов на 20 процентов.
Мы уезжали из Смоленска ночью.
— Ну, как у вас тут жизнь, в Смоленске? — спрашиваем у извозчика.
— Ничего. Живем —хлеб жуем. Город у нас тихий. Мирный. Много ли нам надо? Бок баранины — и сыт человек. Полбутылки водочки — и пьян человек… Нам много не надо…
Илья Ильф и Евгений Петров
Ярославль перед штурмом
О городе Ярославле, не боясь впасть в ошибку, можно сказать, что он лежит на реке Волге у того места, где в нее впадает река Которосль.
Так же безбоязненно можно указать, что Ярославль богат церквами, старинными и нестаринными, красивыми и уродливыми, большими и малыми. Наряду с соборами, которые своей величиной лишний раз вызывают сожаление о том, что в Ярославле нет таких же больших клубов, встречаются карликовые храмы.
Даже у самого неистового безбожника вид этих каменных малюток вызывает пренебрежительную улыбку сострадания. В них, кроме служителей культа, с большим трудом может поместиться только один прихожанин (рост не выше 150 сантиметров), так что, когда эти церквушки, за отсутствием указанного выше минимума прихожан, будут превращены в музеи, то больше одного экскурсанта за один прием музей принять не сможет.
Говоря кратко, в каком бы месте Ярославля вы ни остановились и в какую бы сторону ни посмотрели, вы увидите сразу не меньше 138 церквей.
Подняв глаза к небесам, чтобы отдохнуть немного от приевшегося вида, путешественник с ужасом замечает колокольню самого большого собора.
Он опускает глаза к земле, но и тут его ждет потрясение: два карликовых храма в стиле барокко.
Церковные главы, синие, желтые и зеленые, главы чешуйчатые, пупыристые, золотые и серебряные прут отовсюду. Город похож на пучок редиски.
Только красные колонноподобные фабричные трубы спасают городской пейзаж от налета средневековья.
Пока что на каждую церковь приходится по трубе. Но пятилетка нарушит это состояние равновесия в пользу труб, а не колоколен.
Здесь приходится сделать странное на первый взгляд заявление: город Ярославль находится сейчас не в городе Ярославле, а по соседству. Но об этом после.
То же, что принято издавна называть Ярославлем, может похвастаться бульваром, городским театром и Линией Социализма.
На бульваре граждане стоят в очереди за мороженым, прогуливаются с портфелями по тенистым аллеям, заглядывают в общественную уборную, воздвигнутую в свое время тщанием председателя городской управы господина Щапова (при этом ярославцы непременно говорят: «Ну, пойдем в кабинет Щапова»), и посиживают на капитальных скамейках.
Уборная, как и скамейки, построены с расчетом на века, и память о Щапове вечно будет жить в сердцах благодарных ярославцев.
Что же касается главной улицы города — Линии Социализма, то на ней помещается большинство ярославских учреждений. По всей вероятности, они работают отлично Этого никак, однако, не скажешь о губернской врачебно-экспертной комиссии. Не так давно эта комиссия почувствовала летнее томление.
— А хорошо бы, — сказал один из участников комиссии, — хорошо бы съездить куда-нибудь на юг. Море там, фрукты.
— Что вы! — возразил другой. — В деревню бы, в овсы, в зеленя. Рыбку поудить. С мужичками потолковать о том о сем.
— Недотепы, — сказал третий, — в Москву надо ехать. В столицу. Людей посмотреть. Себя показать.
В общем, решили ехать в отпуск все, начиная от курьера и кончая председателем. Приняв такое решение, все повеселели и намаракали такую бумаженцию для всеобщего сведения: «Настоящим доводим до Вашего сведения, что с 17 июня по 1-е июля (две недели) на время отпусков служащих Губернская Врачебно-экспертная комиссия будет закрыта. Просьба на этот период не назначать больных на комиссию».
За сим следовали подписи граждан Пилясова и Беляковой.
Как видно, это было сделано в расчете на то, что тяжелобольные по причине своей слабости жаловаться не смогут, а легкобольные — люди привычные, и год ждут.
Мы не хотим сказать, что в Ярославле все так работают. Отнюдь нет, работают, как мы уже указывали, отлично. Но вот комхоз не в силах исполнить свои обещания.
Он обязался доставить кирпич для постройки нового трамвайного парка. Но ни в июле, ни в августе станция не получила от комхоза ни одного кирпичика. Трамвайные вагоны, и без того непривлекательные, ночуют под открытым небом.
Хорошо бы запретить сотрудникам комхоза пользоваться трамтягой, этим завоеванием человеческого гения. Пусть ходят пешком, размышляя по пути о своем нехорошем поведении в смысле кирпича.
Остальные же учреждения работают хорошо. По Линии Социализма непрерывно циркулируют люди с портфелями. Вид у них самый благообразный.
Самый город Ярославль помечается все-таки не в Ярославле.
У него не было богатого прошлого.
Господин Щапов не обращал на это внимания. Купцы не строили там церквей (одна-две — и обчелся). И портфеленосцев там немного. Город этот — «Красный Перекоп», текстильная фабрика, одна из самых больших в Советской стране.
Если в Ярославле говорят о новой лекции, кинокартине, политическом собрании или футбольном матче, то обязательно прибавляют:
— В клубе «Красный Перекоп».
— На стадионе «Красного Перекопа».
— Среди рабочих «Красного Перекопа».
Старый город угасает. Свороченные на сторону кресты и облупленные звонницы только оттеняют силу фабричных корпусов, которые обступили древний Ярославль и скоро возьмут его штурмом.
Так же безбоязненно можно указать, что Ярославль богат церквами, старинными и нестаринными, красивыми и уродливыми, большими и малыми. Наряду с соборами, которые своей величиной лишний раз вызывают сожаление о том, что в Ярославле нет таких же больших клубов, встречаются карликовые храмы.
Даже у самого неистового безбожника вид этих каменных малюток вызывает пренебрежительную улыбку сострадания. В них, кроме служителей культа, с большим трудом может поместиться только один прихожанин (рост не выше 150 сантиметров), так что, когда эти церквушки, за отсутствием указанного выше минимума прихожан, будут превращены в музеи, то больше одного экскурсанта за один прием музей принять не сможет.
Говоря кратко, в каком бы месте Ярославля вы ни остановились и в какую бы сторону ни посмотрели, вы увидите сразу не меньше 138 церквей.
Подняв глаза к небесам, чтобы отдохнуть немного от приевшегося вида, путешественник с ужасом замечает колокольню самого большого собора.
Он опускает глаза к земле, но и тут его ждет потрясение: два карликовых храма в стиле барокко.
Церковные главы, синие, желтые и зеленые, главы чешуйчатые, пупыристые, золотые и серебряные прут отовсюду. Город похож на пучок редиски.
Только красные колонноподобные фабричные трубы спасают городской пейзаж от налета средневековья.
Пока что на каждую церковь приходится по трубе. Но пятилетка нарушит это состояние равновесия в пользу труб, а не колоколен.
Здесь приходится сделать странное на первый взгляд заявление: город Ярославль находится сейчас не в городе Ярославле, а по соседству. Но об этом после.
То же, что принято издавна называть Ярославлем, может похвастаться бульваром, городским театром и Линией Социализма.
На бульваре граждане стоят в очереди за мороженым, прогуливаются с портфелями по тенистым аллеям, заглядывают в общественную уборную, воздвигнутую в свое время тщанием председателя городской управы господина Щапова (при этом ярославцы непременно говорят: «Ну, пойдем в кабинет Щапова»), и посиживают на капитальных скамейках.
Уборная, как и скамейки, построены с расчетом на века, и память о Щапове вечно будет жить в сердцах благодарных ярославцев.
Что же касается главной улицы города — Линии Социализма, то на ней помещается большинство ярославских учреждений. По всей вероятности, они работают отлично Этого никак, однако, не скажешь о губернской врачебно-экспертной комиссии. Не так давно эта комиссия почувствовала летнее томление.
— А хорошо бы, — сказал один из участников комиссии, — хорошо бы съездить куда-нибудь на юг. Море там, фрукты.
— Что вы! — возразил другой. — В деревню бы, в овсы, в зеленя. Рыбку поудить. С мужичками потолковать о том о сем.
— Недотепы, — сказал третий, — в Москву надо ехать. В столицу. Людей посмотреть. Себя показать.
В общем, решили ехать в отпуск все, начиная от курьера и кончая председателем. Приняв такое решение, все повеселели и намаракали такую бумаженцию для всеобщего сведения: «Настоящим доводим до Вашего сведения, что с 17 июня по 1-е июля (две недели) на время отпусков служащих Губернская Врачебно-экспертная комиссия будет закрыта. Просьба на этот период не назначать больных на комиссию».
За сим следовали подписи граждан Пилясова и Беляковой.
Как видно, это было сделано в расчете на то, что тяжелобольные по причине своей слабости жаловаться не смогут, а легкобольные — люди привычные, и год ждут.
Мы не хотим сказать, что в Ярославле все так работают. Отнюдь нет, работают, как мы уже указывали, отлично. Но вот комхоз не в силах исполнить свои обещания.
Он обязался доставить кирпич для постройки нового трамвайного парка. Но ни в июле, ни в августе станция не получила от комхоза ни одного кирпичика. Трамвайные вагоны, и без того непривлекательные, ночуют под открытым небом.
Хорошо бы запретить сотрудникам комхоза пользоваться трамтягой, этим завоеванием человеческого гения. Пусть ходят пешком, размышляя по пути о своем нехорошем поведении в смысле кирпича.
Остальные же учреждения работают хорошо. По Линии Социализма непрерывно циркулируют люди с портфелями. Вид у них самый благообразный.
Самый город Ярославль помечается все-таки не в Ярославле.
У него не было богатого прошлого.
Господин Щапов не обращал на это внимания. Купцы не строили там церквей (одна-две — и обчелся). И портфеленосцев там немного. Город этот — «Красный Перекоп», текстильная фабрика, одна из самых больших в Советской стране.
Если в Ярославле говорят о новой лекции, кинокартине, политическом собрании или футбольном матче, то обязательно прибавляют:
— В клубе «Красный Перекоп».
— На стадионе «Красного Перекопа».
— Среди рабочих «Красного Перекопа».
Старый город угасает. Свороченные на сторону кресты и облупленные звонницы только оттеняют силу фабричных корпусов, которые обступили древний Ярославль и скоро возьмут его штурмом.
Валентин Катаев
Город в русском вкусе
Так что город в «русском вкусе» —
От вокзала три версты,
Натурально — ямы, гуси
И разбитые мосты.
В лес, похожий на соленье.
Льет крутой рассол заря...
Двадцать тысяч населенья,
Тридцать два монастыря.
Что-о о?!? Прошу не корчить мину-с!
Злых насмешек не терплю-с!
Арзамасцы каждый минус
Превратить умеют в плюс:
Разве минус, если церковь?
— Ка-а-ак? Паз-звольте!
— Тс!.. Молчи!..
Можно церковь, исковеркав,
Разобрать на кирпичи.
Матерьяла выйдет масса.
Ну и строят в добрый час
Из «святого» Арзамаса
Пролетарский Арзамас.
Дождик сеется, как просо.
Туча в виде калача.
Кверху вниз взирает косо
Городская каланча.
Ветер желтый шар полощет.
Дескать, что за маскарад!
Тут была недавно площадь,
А теперь — цветущий сад?
Тут недавно рылись свиньи,
А теперь цветочки синие.
Тут недавно был навоз,
А теперь охапки роз!
Ходят местные старушки,
Ахают до темноты,
Как на редкие игрушки,
На пунцовые цветы.
И садовник поливает
Клумбы желтые водой,
Листья вялые срезает
И следит за резедой.
Отнеся все это к плюсам,
Обратимся к местным вкусам,
(Что ни город, то и вкус)
Ну-с.
Арзамас душист и зелен.
Тьма садов в его глуши.
Арзамасский житель — эллин
В глубине своей души.
И однажды чёрт хвостатый
Дернул (не было беды!)
Напихать античных статуй
В арзамасские сады.
Что за радость Арзамасу —
Непонятно, хоть убей, —
Продвигать зачем-то в массу
Всевозможных Ниобей?
Арзамасцы, как испанцы,
Очень любят, так сказать,
Зажигательные танцы
Под оркестры танцевать.
«Танцы» — тема для дискуссий,
Полных адской остроты.
Слоном, город в «русском вкусе» —
От вокзала — три версты.
От вокзала три версты,
Натурально — ямы, гуси
И разбитые мосты.
В лес, похожий на соленье.
Льет крутой рассол заря...
Двадцать тысяч населенья,
Тридцать два монастыря.
Что-о о?!? Прошу не корчить мину-с!
Злых насмешек не терплю-с!
Арзамасцы каждый минус
Превратить умеют в плюс:
Разве минус, если церковь?
— Ка-а-ак? Паз-звольте!
— Тс!.. Молчи!..
Можно церковь, исковеркав,
Разобрать на кирпичи.
Матерьяла выйдет масса.
Ну и строят в добрый час
Из «святого» Арзамаса
Пролетарский Арзамас.
Дождик сеется, как просо.
Туча в виде калача.
Кверху вниз взирает косо
Городская каланча.
Ветер желтый шар полощет.
Дескать, что за маскарад!
Тут была недавно площадь,
А теперь — цветущий сад?
Тут недавно рылись свиньи,
А теперь цветочки синие.
Тут недавно был навоз,
А теперь охапки роз!
Ходят местные старушки,
Ахают до темноты,
Как на редкие игрушки,
На пунцовые цветы.
И садовник поливает
Клумбы желтые водой,
Листья вялые срезает
И следит за резедой.
Отнеся все это к плюсам,
Обратимся к местным вкусам,
(Что ни город, то и вкус)
Ну-с.
Арзамас душист и зелен.
Тьма садов в его глуши.
Арзамасский житель — эллин
В глубине своей души.
И однажды чёрт хвостатый
Дернул (не было беды!)
Напихать античных статуй
В арзамасские сады.
Что за радость Арзамасу —
Непонятно, хоть убей, —
Продвигать зачем-то в массу
Всевозможных Ниобей?
Арзамасцы, как испанцы,
Очень любят, так сказать,
Зажигательные танцы
Под оркестры танцевать.
«Танцы» — тема для дискуссий,
Полных адской остроты.
Слоном, город в «русском вкусе» —
От вокзала — три версты.
А. Гарри
Ситцевая столица
В Иваново-Вознесенске с раннего утра и до поздней ночи — стук и грохот. Нежно розовый кирпич строящихся каменных громад прячется в паутине лесов. Город строится. С раннего утра и до поздней ночи тысячи плотников, каменщиков и штукатуров ползают, но лесам, как муравьи, в воздухе висит тяжелая матерная брань, — неизменный спутник строительных работ.
Город наводнен сезонниками. Коричневые и серые тона их домотканых поддевок доминируют на улице, в столовых, в садах при клубах. В часы обеденного перерыва улицы заливаются потоком людей, пахнущих ржаным хлебом и деревней. В этом людском потоке теряются обычные прохожие ивановской улицы, текстили, в кожаных куртках, пестрых рубахах и фуражках, заломленных набекрень.
Старый город притих и сжался в комок. Розовые каменные громады спешно достраивающихся зданий окрашивают весь городской ландшафт в цвет свежей лососины. Даже многоэтажные корпуса старых ивановских текстильных фабрик кажутся лилипутами перед этими новыми кварталами железобетонных и кирпичных домов.
Иваново-Вознесенск разделен на две части: город и посад. Город лежит на холме, отделенном от посада рвом, но которому протекает гнилая речушка, отравленная всеми отходами текстильного производства. Над городом возвышаются новые же железобетонные громады универмага, почты, телеграфа и телефона. В городе — гастрономические магазины, парикмахерские и фабрика-кухня. Ивановские текстильные фабрики разбросаны там и сям. Несколько фабрик расположены прямо в центре города. И жужжание десятков тысяч веретен наполняет городские улицы звуковым ароматом пчелиных ульев.
Деревянный мост, переброшенный через гнилую речушку, стар и ветх. Когда по мосту проезжает автобус или грузовик, почерневшие от времени доски гнутся, сваи моста шатаются, как пьяные, и пешеходы испуганно цепляются за подгнившие перила, как вахтенный начальник на капитанском мостике во время шторма.
В городе нет трамвая, только одни автобусы. Из каких архивов нашей автомобильной бесхозяйственности извлечены для Иваново- Вознесенска эти музейные экземпляры машин —неизвестно. В городе больше двух десятков автобусов и все разных марок. Состояние городского автотранспорта определяется следующей вырезкой из местной газеты «Рабочий Край»:
«Сегодня, возле здания областного суда, у автобуса № 17 лопнула полуось и отскочило колесо. Пассажиры отделались испугом.
В тот же день, у автобуса № 7 при подъеме в гору лопнула рулевая тяга. Машина потеряла управление и ударилась о телеграфный столб. Пассажиры отделались испугом».
Пассажиры ивановских автобусов и вид имеют чрезвычайно запуганный. Садясь в машину, ветхозаветные старухи обычно на всякий случай украдкой крестятся.
Между городом и посадом расположены Ямы. Это несколько рядов одноэтажных и двухэтажных деревянных мещанских домиков. Улицы не вымощены и заросли сорной травой. Здесь живут гадалки и шинкари, в Ямы укрылся весь старый Иванов, прячущийся от наступления розовых каменных громад. Когда стемнеет, посреди улицы, взявшись под руку, гуляют ямские текстили в смазанных сапогах и негнущихся картузах. Здесь играет гармоника и поются частушки.
Рядом, в садах при клубах, медленно ползет густая толпа (вход 5 и 10 коп). В садах играет оркестр, на открытой сцене тоскливо халтурят приезжие гастролеры. Но в Иваново-Вознесенске, вообще, довольно прохладно относятся к искусству: в течение недели текстили устают от работы, им не до развлечений, по пятницам и субботам весь город ходит в баню.
Местное отделение Софила по субботам и воскресеньям устраивает концерты с участием московских гастролеров. Гонорар артистам за эти два дня, вместе с расходами по их доставлению на места, превышает 1000 рублей, сбор за это же время бывает рублей 200—300.
Ничего нет удивительного в том, что за один прошлый год Софил дал дефициту свыше 100 000 рублей.
Публика Иваново-Вознесенска, вообще, очень требовательна. Не так давно сюда приезжал «известный московский поэт Саша Красный, пользующийся мировой известностью, со своей труппой». Труппу составлял он сам и его жена: жена танцевала, а он мелодекламировал. Текстили сумрачно выслушали только первое отделение, потом долго били мировую известность и отобрали у него деньги.
Недавно город посетила польская промышленная делегация. В составе ее находился один крупный текстильный фабрикант, бывший в течение десятка лет, до революции, директором одной из ивановских фабрик. В конце 1917 года он спешно собрал свои монатки и бежал за границу.
На этого человека город произвел впечатление потрясающее. Новые фабричные корпуса, рабочие поселки, громадное городское строительство, все это совершенно изменило лицо города. Даже автобусное сообщение и вновь замощенные мостовые произвели на польского гостя громадное впечатление.
— Я ничего не узнаю, — восклицал он то и дело, — как будто это не тот город, в котором я работал десять лет.
Бывший ивановский директор опомнился и пришел в себя только в столовой фабрики-кухни, где ему подали жареного поросенка. Он весело и дружелюбно подмигнул куску ссохшегося поросячьего мяса, лежавшего перед ним на тарелке, как старому другу: по некоторым признакам польский гость узнал тот самый кусок поросенка, который он не доел двенадцать лет тому назад, при своем поспешном бегстве из города.
Обслуживающий персонал столовой фабрики-кухни чрезвычайно строг. Под видом шницеля мне подали большой кусок старого вареного мяса, обмазанного каким-то соусом и обсыпанного сухарями.
— Заберите эту дрянь и дайте мне что-нибудь другое, — попросил я официанта.
Человек этот выпрямился, подбоченился и посмотрел на меня сверху вниз.
— Во-первых, гражданин, мы вызовем сейчас экспертизу и попробуйте доказать мне, что это дрянь. А, во -вторых, если вы будете портить аппетит окружающим, мы привлечем вас к уголовной ответственности за подрыв дела общественного питания. В-третьих…
Третьей угрозы я не дослушал: давясь и спеша, я поедал свою порцию.
Извозчики в Иваново-Вознесенске чрезвычайно дороги, меньше чем за два рубля они не проедут даже квартала. На ваше замечание ивановский извозчик отвечает, презрительно улыбаясь:
— Что ж, поезжай на автобусе, если тебе жизнь надоела!
С одним из извозчиков я подружился п просил объяснить его причину дороговизны извозчичьих услуг. Оказалось, что в калькуляцию стоимости проезда входит и амортизация инвентаря.
Каждый житель города Иваново- Вознесенска считает своим долгом прицепиться к извозчику, когда он спускается с горы. Уличным мальчишкам такая ловкость недоступна, все — свободные места бывают, обычно, заняты взрослыми.
Действительно, когда я ехал на вокзал, двое бородатых мужчин, весело взвизгнув, повисли по обе стороны лошади, ухватившись за хомут. Хомут лопнул. Извозчик меланхолически выругался и попросил полтинник прибавки. Взвалив чемодан на плечи, я поплелся пешком к вокзалу.
Стоная и дребезжа, мимо меня промчался автобус, с ног до головы обдав меня потоками густой и липкой грязи.
На вокзале, на запасных путях, длинными рядами вытянулись вагоны со строительными материалами. Центр к концу строительного сезона прислал Иванову обещанную помощь.
Город наводнен сезонниками. Коричневые и серые тона их домотканых поддевок доминируют на улице, в столовых, в садах при клубах. В часы обеденного перерыва улицы заливаются потоком людей, пахнущих ржаным хлебом и деревней. В этом людском потоке теряются обычные прохожие ивановской улицы, текстили, в кожаных куртках, пестрых рубахах и фуражках, заломленных набекрень.
Старый город притих и сжался в комок. Розовые каменные громады спешно достраивающихся зданий окрашивают весь городской ландшафт в цвет свежей лососины. Даже многоэтажные корпуса старых ивановских текстильных фабрик кажутся лилипутами перед этими новыми кварталами железобетонных и кирпичных домов.
Иваново-Вознесенск разделен на две части: город и посад. Город лежит на холме, отделенном от посада рвом, но которому протекает гнилая речушка, отравленная всеми отходами текстильного производства. Над городом возвышаются новые же железобетонные громады универмага, почты, телеграфа и телефона. В городе — гастрономические магазины, парикмахерские и фабрика-кухня. Ивановские текстильные фабрики разбросаны там и сям. Несколько фабрик расположены прямо в центре города. И жужжание десятков тысяч веретен наполняет городские улицы звуковым ароматом пчелиных ульев.
Деревянный мост, переброшенный через гнилую речушку, стар и ветх. Когда по мосту проезжает автобус или грузовик, почерневшие от времени доски гнутся, сваи моста шатаются, как пьяные, и пешеходы испуганно цепляются за подгнившие перила, как вахтенный начальник на капитанском мостике во время шторма.
В городе нет трамвая, только одни автобусы. Из каких архивов нашей автомобильной бесхозяйственности извлечены для Иваново- Вознесенска эти музейные экземпляры машин —неизвестно. В городе больше двух десятков автобусов и все разных марок. Состояние городского автотранспорта определяется следующей вырезкой из местной газеты «Рабочий Край»:
«Сегодня, возле здания областного суда, у автобуса № 17 лопнула полуось и отскочило колесо. Пассажиры отделались испугом.
В тот же день, у автобуса № 7 при подъеме в гору лопнула рулевая тяга. Машина потеряла управление и ударилась о телеграфный столб. Пассажиры отделались испугом».
Пассажиры ивановских автобусов и вид имеют чрезвычайно запуганный. Садясь в машину, ветхозаветные старухи обычно на всякий случай украдкой крестятся.
Между городом и посадом расположены Ямы. Это несколько рядов одноэтажных и двухэтажных деревянных мещанских домиков. Улицы не вымощены и заросли сорной травой. Здесь живут гадалки и шинкари, в Ямы укрылся весь старый Иванов, прячущийся от наступления розовых каменных громад. Когда стемнеет, посреди улицы, взявшись под руку, гуляют ямские текстили в смазанных сапогах и негнущихся картузах. Здесь играет гармоника и поются частушки.
Рядом, в садах при клубах, медленно ползет густая толпа (вход 5 и 10 коп). В садах играет оркестр, на открытой сцене тоскливо халтурят приезжие гастролеры. Но в Иваново-Вознесенске, вообще, довольно прохладно относятся к искусству: в течение недели текстили устают от работы, им не до развлечений, по пятницам и субботам весь город ходит в баню.
Местное отделение Софила по субботам и воскресеньям устраивает концерты с участием московских гастролеров. Гонорар артистам за эти два дня, вместе с расходами по их доставлению на места, превышает 1000 рублей, сбор за это же время бывает рублей 200—300.
Ничего нет удивительного в том, что за один прошлый год Софил дал дефициту свыше 100 000 рублей.
Публика Иваново-Вознесенска, вообще, очень требовательна. Не так давно сюда приезжал «известный московский поэт Саша Красный, пользующийся мировой известностью, со своей труппой». Труппу составлял он сам и его жена: жена танцевала, а он мелодекламировал. Текстили сумрачно выслушали только первое отделение, потом долго били мировую известность и отобрали у него деньги.
Недавно город посетила польская промышленная делегация. В составе ее находился один крупный текстильный фабрикант, бывший в течение десятка лет, до революции, директором одной из ивановских фабрик. В конце 1917 года он спешно собрал свои монатки и бежал за границу.
На этого человека город произвел впечатление потрясающее. Новые фабричные корпуса, рабочие поселки, громадное городское строительство, все это совершенно изменило лицо города. Даже автобусное сообщение и вновь замощенные мостовые произвели на польского гостя громадное впечатление.
— Я ничего не узнаю, — восклицал он то и дело, — как будто это не тот город, в котором я работал десять лет.
Бывший ивановский директор опомнился и пришел в себя только в столовой фабрики-кухни, где ему подали жареного поросенка. Он весело и дружелюбно подмигнул куску ссохшегося поросячьего мяса, лежавшего перед ним на тарелке, как старому другу: по некоторым признакам польский гость узнал тот самый кусок поросенка, который он не доел двенадцать лет тому назад, при своем поспешном бегстве из города.
Обслуживающий персонал столовой фабрики-кухни чрезвычайно строг. Под видом шницеля мне подали большой кусок старого вареного мяса, обмазанного каким-то соусом и обсыпанного сухарями.
— Заберите эту дрянь и дайте мне что-нибудь другое, — попросил я официанта.
Человек этот выпрямился, подбоченился и посмотрел на меня сверху вниз.
— Во-первых, гражданин, мы вызовем сейчас экспертизу и попробуйте доказать мне, что это дрянь. А, во -вторых, если вы будете портить аппетит окружающим, мы привлечем вас к уголовной ответственности за подрыв дела общественного питания. В-третьих…
Третьей угрозы я не дослушал: давясь и спеша, я поедал свою порцию.
Извозчики в Иваново-Вознесенске чрезвычайно дороги, меньше чем за два рубля они не проедут даже квартала. На ваше замечание ивановский извозчик отвечает, презрительно улыбаясь:
— Что ж, поезжай на автобусе, если тебе жизнь надоела!
С одним из извозчиков я подружился п просил объяснить его причину дороговизны извозчичьих услуг. Оказалось, что в калькуляцию стоимости проезда входит и амортизация инвентаря.
Каждый житель города Иваново- Вознесенска считает своим долгом прицепиться к извозчику, когда он спускается с горы. Уличным мальчишкам такая ловкость недоступна, все — свободные места бывают, обычно, заняты взрослыми.
Действительно, когда я ехал на вокзал, двое бородатых мужчин, весело взвизгнув, повисли по обе стороны лошади, ухватившись за хомут. Хомут лопнул. Извозчик меланхолически выругался и попросил полтинник прибавки. Взвалив чемодан на плечи, я поплелся пешком к вокзалу.
Стоная и дребезжа, мимо меня промчался автобус, с ног до головы обдав меня потоками густой и липкой грязи.
На вокзале, на запасных путях, длинными рядами вытянулись вагоны со строительными материалами. Центр к концу строительного сезона прислал Иванову обещанную помощь.
